Анатолий Карташкин

Карточные фокусы

Часть 1

СТАРТУЯ С КОНЧИКОВ ПАЛЬЦЕВ

Глава 1

В ПУЧИНАХ ДРЕВНИХ ВЕКОВ

Известно: достаточно зацепиться за интригу развивающегося действия, чтобы оказаться вовлеченным в влеченным в хоровод новизны. Особенно если бурлящий сюжет начинен некой парадоксальностью. Свидетельствует английский писатель Сомерсет Моэм:

Избранная скорострельность текста призвана решить, разумеется, чисто художественную задачу – передать потрясение героя рассказа, вдруг обнаружившего, что он поступил вопреки собственному отрицательному настрою. Однако сверхлаконичность изложения можно расценить и иначе – мол, вынужденная скороговорка обусловлена ситуацией вымышленной, вот автор и дает контурный штрих-пунктир вместо подробного рассказа о событии.

Разумеется, вполне возможно и негативное толкование приведенной цитаты. Но тогда я буду вынужден стать на защиту писателя. Дело в том, что подобное случалось и в моей практике, причем неоднократно. Скажу больше – поистине дьявольская привлекательность карточных мистификаций способна затянуть праздного собеседника даже не на три, а на куда большее количество трюков.

Уверен – со мной согласился бы и герой небольшой по объему повести Михаила Прохорова, нижегородского писателя, жившего в начале XX века. Нижеследующий фрагмент извлечен из той части текста, где этот герой объясняет в письменной форме свою неявку на свидание: «…Не сердитесь, душа моя, а выслушайте. Честно спеша вчерась на договоренную с вами встречу, я под окнами Федула Егошина был завлечен помимо моего хотения в течение замысловатых кунстштю-ков заезжим, видать, фасоном. Коий обман с картами изображал до того славно, что хоть в петлю лезь, а не разгадаешь. Гонявши замысленную мною карту от одного пучка картинок к другому, он требовал угадать, куда она сея же час переметнулась, а меж тем ни в одном пучке той карты не обнаруживалось. Нашлась же она непонятно почему в моем кармане, что слева. Я удивился, а он не стал переставать. Кузьмил меня и кузьмил. Я его прислонил потом к забору и потребовал разгадки, дабы утолить свою душевную зыбкость, но он, подлец, нанес мне два синяка не скажу в какое место, отчего я еще дни три буду дома оттаивать. А вослед мне он еще и матюком бросил, что стало и вовсе огорчительным. Посему, душа моя, воздержусь ненадолго от сношениев с вами, ибо вид мой нынче вполне непотребный. Когда же возвращусь к внешности первоначальной, вытребую вас, не сомневайтесь, на крыльцо, да и расскажу, что видел у заезжего с подробностями…».

Так из сопоставления двух отдаленных друг от друга отрывков выкристаллизовывается совсем не простой вопрос – чему карточные фокусы обязаны своей неодолимой пленительностью? Отточенному ли мастерству исполнителя, закручивающей ли динамике развития, многообразию ли непохожих ситуаций – чему? Какова причина завлекательности демонстрационной мистики? Иногда отвечают – все дело собственно в картах. И объясняют, что заурядные фишки или жетоны вряд ли создали бы столь же интригующий ореол вокруг трюка. Соглашусь, но только в том смысле, что карты – реквизит и вправду особенный. Древний, с волнующе-неоднозначной историей. Тем интереснее с ней познакомиться. Итак – когда и где возникли игральные карты?

Американский исследователь Стюарт Кулин, занимавший в конце ХIX века должность директора Бруклинского музея и чрезвычайно увлекавшийся историей различных игр, написал обширную статью о ранних шахматах и игральных картах – эта работа опубликована в «Докладах Американского национального музея» за 1896 год. Хороший научный труд, обоснованный, добротный и – не без парадоксальности. Повествуя о картах, в одном месте Ку-лин утверждает, что «наиболее древними игральными картами являлись, несомненно, китайские карты», но в другом имеется иное сообщение: «прародителями китайских карт были карты корейские». Однако гадать, какие из них древнее, не приходится – Стюарт Кулин разъясняет, что речь идет о разных вещах.

Да, корейские карты появились раньше китайских. Только вот игральными их назвать нельзя, поскольку дня развлечений они не применялись. Длинные (20– 150 см) и страшно узкие (1, 25 см) полоски промасленной бумаги – Древние китайские карты так они выглядели. Вроде бы ничего похожего на привычные карты. Однако их набор содержал 8 мастей (человек, рыба, ворона, фазан, антилопа, звезда, кролик и лошадь), а каждая из мастей подразделялась еще на 10 полосок различной длины. К тому же на другой стороне этих ленточек всегда имелся тот или иной рисунок. Стало быть, формальные признаки колоды – налицо. Вот Кулин и говорит: «Это – карты. Но не для игры».

А другие карты, китайские? Здесь сомнения исчезают. Изготовленные из бумаги гораздо более высокого качества, они обладают размерами, вполне приемлемыми для комфортного удержания их в руках. Более того – нанесенные на них символические рисунки (чаще всего изображавшие людей) снабжались особы ми пометками, которые определяли принадлежность данной карты к той или иной определенной колоде. Много позже заезжие европейцы скопируют эти изображения и доставят их к себе домой в качестве образцов китайской экзотики. Затем другие европейцы механически, без вникания в изобразительный смысл, перенесут их на свои карты, а еще через много лет третьи европейцы трансформируют их в королей, дам и валетов. Что до цифровых обозначений, то они красовались на другой стороне карт – в виде кружочков. Если, к примеру, восемь кружочков, то – восьмерка. Кстати, нередкими были случаи, когда такие карты использовались в совершенно другой игре – в домино.

Точная дата создания китайских карт скрыта от нас в пучинах веков. Однако одни из самых ранних карт приведены в иероглифических текстах, относящихся к эпохе династии Тан. Следовательно, к 600 году нашей эры игральные карты уже существовали. Пикантное обстоятельство – в китайской энциклопедии «Чин Цзетун», вышедшей в 1678 году, эти карты именовались «поющими деньгами». Отчего некоторые исследователи, узнав, что в те стародавние времена карты выполняли еще и финансовую функцию, моментально выстреливали вывод – ага, значит, уже тогда процветало шулерство, иначе с чего карты-деньги вдруг запели? Это не так, ибо «поющие» – всего-навсего метафора. Уж очень красивыми были разноцветные рисунки.

Такова гипотеза, предложенная Стюартом Кулином. Отнюдь не единственная.

В 1694 году Томас Хайд, профессор арабистики из Оксфорда, опубликовал «Игру Мандрагору» – серьезную работу по восточным играм и истории шахмат. Хайд доказывал, что «Mandragorias» (древнеиндийское название шахмат) изобрел индиец Нассир Дахер около 500 года нашей эры, однако – вот приключенческий сюжет! – впервые эта игра состоялась прилюдно вовсе не в Индии, а в сопредельной Персии при дворе великого шаха Косру – через несколько десятков лет после ее создания. Примерно тогда же сведения о шахматах достигли и Китая – еще один приключенческий сюжет! – об этой игре китайцам поведал безымянный изгнанник из Индии, пересекший границу и поселившийся в провинции северного Хоанг-Хо.

Хайд привел в своей монографии несколько образцов самых первых карт – изрисованные картонные и бумажные овалы, весьма напоминающие нынешние карты с сильно закругленными углами. Он же дал им название, непривычно звучащий симбиоз – китайские шахматные карты.

Несколькими десятилетиями позже в Лондоне увидела свет работа Кристи «Исследование античных греческих игр», в которой рассказывалось о тех же китайских шахматных картах более подробно. Сообщалось, например, что колода содержит 5 фигурных карт зеленого цвета, не снабженных никакими дополнительными маркировками, причем другие карты разделены на 4 масти: